Говард Фаст - Муравейник Хеллстрома.[Херберт Ф. Муравейник Хеллстрома. Фаст Г. Рассказы]

— Нападение, — бросил Мак-Кейб.

Оказалось, два юнца на 116-й улице выхватили сумочку у какой-то женщины. Юнцы сбежали, а женщина была в шоке, плакала — словом, ничего серьезного. Пока Мак-Кейб успокаивал женщину и убеждал зевак разойтись, Робинсон взял описание нападавших, выяснил содержимое сумочки.

— В этом городе, наверно, десять тысяч сопляков, готовых выхватить сумку, и как их найти, а если и найдешь, то что с ними делать? Так ты говоришь, что был в Лос-Анджелесе?

— Несколько раз.

— Мерзкий город, — сказал Робинсон. — Едва держится.

— На что он похож? — Мак-Кейб хотел знать все.

— Трущобы такие же, если не хуже.

— А Голливуд, Беверли-Хиллз?

— Много солнца. Когда нет смога.

— Черт побери, — размечтался Мак-Кейб, — ни тебе плащей, ни снега, — оттруби еще шесть лет, а потом бери жену и мотай на запад.

Мы остановились, и Робинсон выписал квитанцию на грузовик, неправильно припаркованный перед пожарным гидрантом.

— Ты принимал когда-нибудь роды? — спросил я его.

Он ухмыльнулся и глянул на меня в зеркало.

— Спроси Мак-Кейба.

— Семь раз, — ответил Мак-Кейб. — Это я не говорю о тех случаях, когда приходилось отвозить их в госпиталь. Семь раз от начала до конца, включая шлепок по заднице младенца, чтобы заставить его кричать.

— Один раз даже была двойня, — вспомнил Робинсон.

— Как вы себя при этом чувствовали? Ну, когда делали это, и ребенок живой и плачет?

— Отлично чувствовали.

— Паришь в небесах, — сказал Робинсон. — Хорошее чувство. Так же, наверно, чувствует себя наркоман, когда после нескольких неудачных попыток попадает наконец иглой в вену. Замечательно.

— Это компенсирует все остальное?

Последовала долгая пауза, прежде чем Мак-Кейб спросил меня:

— Что именно?

— Один сукин сын, — сказал Робинсон медленно, — приставил свою пушку мне к животу и трижды нажал на курок. Нет, не компенсирует.

— Вшивый ночной рейд, — пояснил Мак-Кейб. — Такое случается один раз из тысячи.

— Он пролил негритянскую кровь, — сказал Робинсон.

Следующие десять минут мы ехали молча. Возможно, из-за последней фразы Робинсона, возможно, им просто не нравилось, что я сидел на заднем сиденье. Затем они получили вызов, и Мак-Кейб объяснил, что что-то случилось в доме на 118-й улице.

— Что-нибудь веселенькое, — сказал Робинсон. — Пол провалился, потолок обрушился, детей крысы съели. Я вырос в таком доме. Не могу этого простить отцу. До сих пор не могу.

— Разве те, кто там живет, могут куда-нибудь съехать?

— Прочь. Куда угодно, только прочь.

— Нельзя просто писать о полицейских, — вмешался Робинсон. — Полицейский — это общественная реакция. Проваливается пол — зовут полицейских. А что, черт возьми, мы можем сделать? Заново отстроить эти крысиные ловушки?

Мы въехали на 118-ю улицу и увидели полдюжины людей, собравшихся перед одним из домов. Кто-то из них сообщил, что звонила миссис Гонсалез и что ее квартира на четвертом этаже.

— Что там случилось? — попытался узнать Мак-Кейб.

— Кто знает? Она никого не впускает.

— Она ранена?

— Кажется, нет. Она просто никого не впускает.

Мы начали подниматься, Мак-Кейб и Робинсон с оружием впереди, а я следом за ними. Двое мужчин последовали было за нами, но Мак-Кейб махнул на них рукой и приказал убираться. Мы поднялись на четвертый этаж, прошли коридором, и Робинсон постучал в дверь.

— Кто там?

— Полиция, — ответил Робинсон.

Женщина открыла дверь, насколько позволяла цепочка. Робинсон и Мак-Кейб представились. Тогда она впустила нас через кухню, в которую ведет входная дверь в большинстве старых зданий. В квартире было убрано и чисто. Миссис Гонсалез оказалась худой невысокой женщиной лет сорока пяти. Ее муж, как она нам сказала, работал в Метрополитен Транзит. Сын работал в лавке мясника на Лексингтон-авеню. В доме она была одна и находилась на грани истерики.

— Все будет в порядке, — сказал Мак-Кейб с удивительной мягкостью. — Попробуйте рассказать, что случилось.

Она помотала головой.

— Но что-то ведь произошло, — увещевал Робинсон. — Вы даже вызвали полицию.

Она энергично закивала.

— Очень хорошо, — сказал Робинсон, — стало быть, что-то потрясло вас. Мы понимаем это. Что-то лишило вас душевного равновесия. Вы чувствуете озноб, и, может быть, вас тошнит. Чувствуете озноб?

Она кивнула.

Робинсон снял свитер с вешалки в кухне.

— Наденьте это. Вам станет лучше.

Она надела свитер.

— Там кто-нибудь есть? — спросил Мак-Кейб, кивая в сторону других комнат.

— Нет, — прошептала она.

— Найдется у вас бренди, виски?

Она кивнула в сторону буфета, я направился к нему и нашел там бутылку рома. Налил немного в бокал и передал ей. Выпив, она немного скривилась и вздохнула.

— Ну, а теперь рассказывайте.

Она кивнула и повела нас из кухни через комнату, служившую столовой и гостиной, к двери следующей комнаты, по всей видимости, являвшейся спальней. В центре, на полу, как раз между комодом и одной из кроватей, зияла огромная дыра размером три с половиной или четыре фута в поперечнике.

— Проклятый пол провалился, — выдохнул Мак-Кейб.

— Ну и строят же сейчас, — сказал Робинсон.

— Ну и строили же семьдесят пять лет назад, — поправил я.

Миссис Гонсалез ничего не говорила. Она просто стояла у двери и не двигалась.

— Кто живет под вами? — спросил Мак-Кейб.

— Монтез. Он учитель. Дома сейчас никого, один черт. Робинсон вошел в спальню и осторожно приблизился к дыре. Древний пол скрипел под его ногами, но пока держался. Полицейский остановился на расстоянии фута от края и заглянул вниз. Он ничего не говорил, а просто стоял и смотрел.

— Дом, конечно, следует признать негодным, — сказал Мак-Кейб, — но куда им деваться? Хотите писать о проблемах, так пишите об этих. Весь этот чертов город — большая проблема.

Робинсон продолжал молча смотреть в дыру. Мне подумалось, что там, наверное, труп или что-нибудь еще более ужасное.

— Спокойно, — предупредил меня Мак-Кейб, — пол прогнил. Мы не хотим, чтобы ты провалился. Что там такое? — спросил он Робинсона.

Никакого ответа.

Я осторожно двинулся, стараясь держаться стены, Мак-Кейб пошел с другой стороны. Мы достигли провала одновременно. Робинсон стоял перед дырой спиной к двери. Мак-Кейб и я располагались по бокам.

Я еще не увидел, но уже почувствовал странный запах. Он чем-то напоминал запах жасмина, но все же отличался от него. Этот запах был мне незнаком, описать его невозможно, и его тянуло к нам медленным потоком теплого воздуха, казавшимся мне серебряным. Я не возьмусь объяснить, почему воздушный поток виделся мне серебряным, но это было именно так.